Наша любовь к иностранным словечкам часто создает проблемы отнюдь не лингвистические. В последние десять лет нам полюбилось слово «толерантность». Дня не проходит, чтобы кто-нибудь не разъяснял нам важность толерантности. В общем (школьном) образовании это слово стало едва ли не главным при обсуждении проблем воспитания детей. При этом мало кто пытается разобраться в смыслах употребления этого слова.

Оно вошло в широкий обиход сначала в политике. Это было еще в 50-е гг., когда в США возникла массовая реакция на маккартизм — «охоту на ведьм», преследование любого, кого подозревали в симпатиях к социализму и коммунизму. Тогда свободу мысли и слова удалось отстоять и решили, что нужно воспитывать в обществе чувство толерантности к инакомыслию, чтобы больше не допускать рецидивов маккартизма.

Однако усердие в воспитании терпимости постепенно превратилось в агрессивное преследование… несогласия, причем по все более широкому списку проблем. Главными из таких проблем стали те, которые в христианской цивилизации традиционно входили в «корпус грехов», — гомосексуализм, лесбиянство, однополые браки, эвтаназия, мазохистское сектантство и т. д.

В отношении всех этих явлений стали требовать соблюдения свободы их существования. То есть рядом с выстраданным в течение веков корпусом таких свобод, как свобода совести, слова, собраний, предпринимательства, составлявших существо ценностной системы либерализма и демократии, начали требовать провозглашения свобод на грехи. Идея этого вытеснения добродетелей грехами принадлежала маниакальному ненавистнику капитализма социалисту Антонио Грамши.

Он едва ли не первым понял тупиковость соцреволюций с целью крушения капитализма и задумал сокрушить его, поразив его сердцевину — христианско-протестантское учение, которое со времен Мартина Лютера последовательно обеспечивало интеллектуальную свободу, права человека, идеи индивидуализма, демократии, рыночной экономики и т. д.

Как мы знаем, эти задумки сегодня все более успешно реализуются в странах Запада как раз с помощью воспитания толерантности, придания все более широкой политической роли этому фактору разрушения христианских добродетелей и возведения грехов в ранг «новых добродетелей». Конечно, в этом плане у нас, увы, есть не очень много того, что можно разрушить. Но уж создать точно можно.

Вместе с тем толерантность (терпимость) — способ вывести из сферы публичных обсуждений определенные явления и события, способ заставить терпеть их, снисходительствовать и «раскланиваться при встрече». Это способ заставить не только терпеть грех или зло, но и согласиться с ними, легитимизировать их.

А теперь обратимся к образовательной сфере, где толерантность стала неким новым заклинанием. Оно неизбежно присутствует во всех обсуждениях воспитательной деятельности школы. Что же именно предлагается терпеть? Точного ответа на этот вопрос пока нет ни у кого. Зато у многих ответ сводится к самым общим словам о терпимости к чужой культуре, религии, обычаям и даже нравам. На самом деле этот ответ только запутывает всю проблему толерантности.

Сама идея терпимости к чужой культуре весьма неопределенна. Например, надо ли воспитывать терпимость к обычаю каннибализма (людоедства), все еще сохраняющемуся у некоторых народов Океании? Или к «рабочей этике» цыганского народа? Или еще покруче — к кровной мести, многоженству, похищению невест, взятию заложников, рабству, наконец, к массовому бесправию женщин? Таких вопросов можно задать очень много, тем более что они отражают реально происходящую у нас жизнь.

Культура — очень емкое понятие, в которое входят религия, система ценностей, нормы поведения, обычаи, культурные достижения и, кстати, законы. Не терпимость, а уважение к другой религии должно просто соблюдаться под страхом наказания, ибо свобода совести — одна из конституционного корпуса свобод. Следовательно, воспитывать нужно в первую очередь уважение (а не терпимость) к закону, к конституции. Это не терпимость, а обязанность.

Когда в России говорят об уважении к чужой культуре, возникает много очень непростых вопросов. Например, мы собираемся воспитывать в детях уважение к российской культуре в целом и к русской в частности или только к культурам всех остальных народов? Вообще, ставя толерантно-культурную задачу, мы дали себе отчет в том, что такое культура российская, есть ли она? Или такой культуры нет, а есть «многонациональность», «многоконфессиональность» и все эти «много-» принадлежат к разным культурам, среди которых собственно русская культура толерантности к себе вовсе не требует? Хотя, впрочем, вопрос о том, что именно стоит терпеть в русской культуре, а что терпеть не следует, более чем актуален.

Но он не менее актуален и в отношении других культур. А тогда, может быть, вопрос о толерантности менее важен, чем другой вопрос — об обновлении всех культур, отборе среди их компонентов тех, которые консолидируют Россию, обеспечивают ее духовную целостность. Если же таких компонентов маловато, то уже точно в первую очередь важна не толерантность, а важно формирование этих компонентов. Образовательная система сама дефицитна в отношении, например, такого компонента, как милосердность, готовность помочь страдающему ближнему. Речь идет об отношении к детям — инвалидам по слуху, зрению и т. д.

Идея интеграции и инклюзии таких детей в нормальную, полноценную среду на практике сталкивается более чем часто с брезгливостью этой среды (включая учителей, родителей и детей) по отношению к таким детям. Вот где мало паханное поле для воспитания толерантности. Или все-таки милосердности? Научить ребенка жить так, чтобы человек человеку был в радость, — это не толерантность, а требование любви к ближнему (десятая заповедь).

Конкретно для традиционной русской культуры важно преодоление в ней манихейства, культурной инверсии, не позволяющей объемно и в деталях воспринимать любое культурное явление или событие, а только либо со знаком плюс, либо со знаком минус. Начиная с Н. А. Бердяева все русские мыслители отмечали отсутствие «срединной культуры» у русских. Это отсутствие медиационного потенциала, способности целостно и сдержанно (!) воспринять новый культурный объект и адаптировать его к себе, «переварить» и присвоить в свою культурную копилку — основная причина нашей вековой отсталости. Инверсия живет на нижних ярусах культуры, верхние оккупирует медиационная способность народной психологии — основа всякого прогресса.

В краткой колонке все вопросы о толерантности не обсудишь. И все же мы можем призвать к осторожности с этим понятием, с жонглированием им по поводу и без. Добродушно относиться к шотландской юбке, среднеазиатской тюбетейке или русским лаптям — это одно, а к обычаям, которые вписываются в какие угодно цивилизации прошлого, но только не в ту, с которой мы конституционно связываем свое будущее, — это нечто совсем другое и вряд ли приемлемое. Воспитание в России должно быть не столько явлением для продвижения толерантности, сколько способом обновления культуры, поиска и формирования культурного консенсуса, способного не консервировать многочисленные культурные различия, а акцентировать и отдавать приоритет культурной общности, ценностной консолидации.

Это сложно, очень сложно. Легче пустословить о толерантности. Невероятно трудно «шагать через себя» ивоспитывать понимание прав ближнего как своих собственных, милосердие, способность к покаянию, рыцарское отношение к женщине, соблюдение закона, сдержанность, а также многое другое, что в конечном счете приводит к миру и согласию между людьми.

В самом конце: слово «толерантность» несет в себе сразу два смысла. Второй (!) и всем очевидный — это чья-то терпимость (недопущение агрессивной реакции) в отношении чего-то или кого-то. Но первый смысл, почему-то скрытый от нас, — это наше несогласие с чем-то или с кем-то. Эти смыслы вместе не есть компромисс. Они указывают лишь на то, что субъекты мнений находятся в инверсивном соотношении этих мнений — одно мнение исключает другое (т. е. одно мнение с одним знаком, другое с противоположным). Один и второй остаются при своих мнениях, не признают другого, но оба проявляют терпимость. Или все-таки сдержанность?

Автор: Лев Любимов