Это немного рассказ. Рассказ о людях. О людях на колесах. И о тех, кто с ними рядом.

Несмотря на то, что люди с ограниченными возможностями не всегда перемещаются на инвалидных колясках, я выбираю именно это название. Именно так некрасиво я хочу выразить всю бессмысленность своего послания, всю беззвучность своего крика, всю свою грусть от осознания, что я, по причине долгосрочности выполнения государственных планов, не успею дожить до того момента, когда что-то изменится.

Но я так хочу верить, что успею. Ведь в 2020 мне будет всего 35 лет.

Колеса… ведь так мы говорим о наркотиках.

А я так говорю о людях, кто по той или иной причине не может полностью пользоваться ресурсами своего тела: о тех, кто не может говорить, видеть, слышать, думать, как мы.

И, как будто по заказу, по Первому каналу 16 января 2009 показывали фильм «Скафандр и бабочка»: фильм о 42-летнем успешном мужчине, главном редакторе французского Vogue, попавшем в аварию и потерявшем способность двигаться. Левый глаза и левое веко – это все, что работает у нашего героя. Да, и еще две вещи работают: воображение и память, как он сам говорит.

О жизни людей с ограниченными возможностями я думала давно.

Но из последних, грустно-ярких впечатлений, были четыре простые истории.

История первая

Кажется, это было в 1996 или 1997 году: моя мама присутствовала на благотворительном рождественском ужине, организованном немецкими семьями в поддержку детей-инвалидов, детей с отклонениями в развитии и детей, просто здоровых нормальных детей, но из социально-незащищенных семей города Киева. Такой семьей была и семья моего дяди, и в число приглашенных попали мои племянники – легендарная тройня малышей: Артур, Артем и Анна Филевы 1995 года рождения. Тогда дети были совсем маленькими, и моя мама, как и все члены нашей семь поочередно, помогали ухаживать за младенцами. Воспитывать тройню – это сложно.

Вернувшись из поездки, мама с восхищением рассказывала о Герхарде (куратор-немец наших ребят), который, как и его многие немецкие товарищи, до сих пор чувствуют вину перед русскими и украинскими семьями, перед простыми людьми, пострадавшими в ВОВ 1941-45 гг.

Она рассказывала о том, в каком прекрасном зале был организован вечер; о том, что для каждого ребенка были приготовлены серебряные приборы – и каждая мелочь имела свой смысл, свое назначение, каждая мелочь была ей отмечена.

И еще она рассказывала о том, как сжималось ее сердце при виде деток с тяжелейшими нарушениями, об их счастливых глазах в этот день. И жалость, вселенская жалость была в ее словах. И понимание того, что этот вечер – возможно, самое лучшее впечатление в жизни этих ребят, - вот что было главным в ее рассказе. Самым грустным. Нет, не будет счастливой жизни у детей-инвалидов ни в Украине, ни в России.

И, несмотря на то, что мама привезла джинсы с бантиками, ярко-розовую куртку и салатовые штаны для катания на лыжах - подарки из немецких семей, «воспоминания» от ее рассказа у меня до сих пор тяжелые.

Это было первым и серьезным поводом для меня, 12-тилетней девочки, задуматься о судьбе людей с ограниченными возможностями в нашей стране.

История вторая

В ноябре (а точнее, 25 ноября) 2009 года, в понедельник, моя племянница, Саша, в возрасте 2,5 попала в отделение травматологии Детской Больницы им. Г.Н. Сперанского, что на Шмитовском. В соседней одиночной палате, за большими стеклянными дверьми, лежал ребенок-подросток: руками, головой, спиной, тазом он двигал, а вот ногами - нет. Он лежал спиной к двери, лицом к окну. Голова его была коротко острижена. Видимо, от длительной терапии и отсутствия движения, как это бывает у лежачих больных, тело ребенка было худеньким и слаборазвитым. Поэтому я не знаю, был это мальчик или девочка.

Несколько дней подряд, пока мы с Сашей нарезали «туда-сюда-круги» по коридору, мы останавливались у дверей этой палаты, и тот ребенок, держа в руках зеркальце, видел нас: мы перемигивались, переглядывались, улыбались друг другу, и называли его про себя с Сашей - «наш мальчик». И в момент, когда наши взгляды пересекались, ребенок видел меня с Сашей на руках, видел, что у Саши перевязана голова и заклеен лоб, а левый глаз полностью заплыл и переливается всеми оттенками фиолетового (результат падения с качелей). И мне было неловко оттого, что мы не такие несчастные, как он, этот прикованный к постели человечек.

День, когда его выписывали – это был второй грустный день в истории моих размышлений о детях-инвалидах. Из окон больницы были видны серое небо, унылые улицы, синяя «Нива», в которую погрузили ребенка и его больничный скарб, и еще было видно уже привычное, но все же полное отсутствие снега для первой недели декабря.

И я вдруг поняла, что когда выписывают из больницы таких детей – совсем нет, нисколько нет радости за них.

Они не покидают больницу в том понимании, в котором ее покидают люди после бронхита или даже после аппендицита; и у них не начинается полноценная жизнь там, за дверьми стационара.

Для них не заканчивается жизнь в четырех белых стенах, а просто стены меняют цвет на домашние обои, а суп-пюре меняется на мамины щи.

История третья

На днях моя сестра рассказывала до смешного нелепую историю.

Во время прогулки с коляской и санками (младший ребенок Гриша спит в коляске, Саша сидит в санках), она попыталась зайти в гостиницу «Молодежная», чтобы сделать фото на документы. Гранитный пандус был покрыт слоем снега, ступеньки – льдом, а сам пандус упирался в новопристроенную стену. Конечно, русская женщина и в избу войдет, и по вышеописанному пандусу коляску с ребенком и санки затащит. И стоит ли продолжать…

Скажу лишь о том, что дети в возрасте до года и их мамы - это тоже люди на колесах.

История четвертая (и последняя)

В рамках курса по Монтессори педагогике, который я сейчас посещаю, нам рассказали об интегрированных группах. Интегрированные группы, которые, по мнению адептов всемирно известной воспитательной системы, должны быть неотъемлемой частью воспитания детей.

Дети-инвалиды должны расти вместе со здоровыми сверстниками. И здоровые дети должны воспитываться вместе с детьми с ограниченными возможностями.

На государственном уровне есть даже распоряжение об Интегрированном обучении, а на уровне Москвы – план до 2010 года по созданию равных возможностей для людей с ограниченными возможностями.

Но есть одно но!

В Положении об интегрированном обучении сказано: Интегрированное обучение в дошкольных образовательных организациях общего типа является приоритетной формой организации образовательного (воспитательного) процесса для лиц с ограниченными возможностями здоровья при наличии соответствующего заключения психолого-медико-педагогической комиссии (далее — ПМПК).

То есть, это ИМ полезно быть в обществе с нормальными людьми.

Это ОНИ должны спуститься по отсутствующему пандусу из дома, заехать по отсутствующему пандусу в троллейбус, самостоятельно спуститься в МЕТРО (кто когда-то оказывался хотя бы с детской коляской в метро, тот знает, как это сложно, и там ничего не предусмотрено для таких, как люди на колесах).

Это ОНИ нам должны, но не мы им….

Разве?

Возможно, это нас надо интегрировать в общество, где люди не всегда могут спуститься по ступенькам самостоятельно, где 25-тилетнему парнишке, потерявшему ноги в горячей точке, нужна помощь для того, чтобы не просить милостыню в пробке, домогаясь до измученных подобными сценами водителей.? И как уберечься от того, что эти люди – не наши сестры, не наши братья, не наши родители, не наши дети, и не мы сами, в конце-то концов.

Возможно, нас самих нужно научить ценить и любить этих людей, не бояться их, дружить с нами, не брезговать смотреть на них, уважать их, учитывать их интересы.

Так вот на семинаре нам рассказали об одной истории.

В рамках проекта по интеграции детей инвалидов в образовательные учреждения, в одной московской школе родители подписали петицию на имя директора о том, чтобы мальчика с волчьей пастью (после операции) не принимали в 9 класс, где учится их дети.

И директор отказал этому ребенку.

Будем надеяться, что к 2020 году у нас будут оборудованы лифты, подъезды домов, общественный транспорт, и что будут построены УДОБНЫЕ пандусы на ВСЕХ пешеходных переходах, а не только на Воробьевых Горах.